- А потом во время родов ребенок умер, - наконец сказал Шейн, - Эти роды, там всё пошло не так. Всё! Наша малышка умерла, и Эмме сказали, что она больше не сможет иметь детей. Я страшно горевал, но Эмма… Эмма от горя сходила с ума. Она не могла с этим справиться, и я не знал, как ей помочь. Я пытался отвлечь её и рассказал ей про себя и про алисангов, но это вызвало только волну агрессии с её стороны. Он стала во всем обвинять меня, и свою неправильность, и она дошла до того, что перерезала себе вены. В тот день, когда я нашел её окровавленную в ванне со мной случился первый приступ. А вернувший её с того света Ранк, сказал, что она невольно прошла инициацию и теперь она одна из нас. Вернул он ей не только жизнь, он и как психиатр был намного талантливее меня. Он взялся ей помочь, и помог. Она успокоилась, ожила, повеселела, и я был этому так рад, что не сразу заметил, что с обретением душевного равновесия она обрела и какую-то болезненную зависимость от Филиппа. А я, дурак, так проникся его работой, так воодушевился его успехами, что когда он рассказал мне о проекте, над которым он работает, то не просто стал ему помогать – пригласил его работать в институт, в котором работал сам и благодаря моим рекомендациям мы получили в распоряжение лабораторию, морг и массу разных преференций, которые нам предоставили, учитывая важность проводимых нами научных исследований. И, надо отдать должное Ранку, его обещания оправдались на двести процентов – он сделал даже больше, чем хотел.

            - Чем же вы занимались? – спросила Ева.

            - Мы совмещали людей и алисангов, - ответил Шейн, - мою работу по синтезированию различных химических веществ и выделению разных активных субстанции мы объединили с его работой по разделению души и тела и добились потрясающих, просто невероятных результатов.

            - Что значит, по разделению души и тела? – настороженно спросил Арсений, - Вы разделяли души и тела алисангов?

            - На самом деле только одного. Ранк научился разделять душу и тело моей жены. Иногда мы получали из морга еще теплые тела умерших людей, я знал, что нужно колоть, чтобы заставить сердце снова биться, а Ранк помещал в это тело душу Эммы и она заставляла его ходить, выполнять простейшие движения, говорить.

            - Зомби? – уточнила Изабелла, - Вы делали зомби?

            - И я наконец, оценил иронию, почему Ранк переименовался в Франкина, - добавил Дэн.

            - Да, и сначала это было шуткой. Филипп Ранк сокращенно Ф. Ранк, то есть Франк, и я произнес это случайно «Франк и Шейн», а Эмма засмеялась и повторила «Франкен-Шейн», но Ранку это так понравилось, что спустя совсем недолгое время на двери его кабинета появилась табличка «Доктор А.Франкин». Я принял это всего лишь за его чудачество, но эксперименты на людях обрели свой размах именно после того как он стал Франкиным.

            - А Эмма? Почему соглашалась на это Эмма? – спросила Изабелла.

            - Сначала мне казалось она просто развлекается, и я был рад, что она перестала так безутешно горевать, потом я начал подозревать, что она предпочла мне Ранка. Я ревновал, сильно ревновал, но я сам всегда восхищался и его талантами, и его личными качествами, всем. И я подумал, что раз я от него без ума, то что говорить про мою жену – на его фоне, я, видимо, кажусь ей лишь бледной тенью – и я смирился. И приступы мои стали повторяться чаще, и я смирился и с тем, что мне придется умереть. Что ж, я думал, что оставляю её в надежных руках. Но в те несколько дней что я валялся с очередным жестоким приступом, у них в лаборатории оказался свежий труп. Дело в том, что психдиспансер с которым у нас был заключён не афишированный договор находился с нами совсем рядом, в соседнем здании. И этот душевнобольной видимо даже не умер, но врачи побыстрее постарались от него избавиться, и Франкин посчитал это невероятной удачей. А Эмма, как обычно, не стала ему перечить. Её поместили в это тело, но его поврежденный мозг оказался сильнее сопротивления Эммы. Этот придурок бушевал, а Франкин не сразу понял, что это не Эмма беснуется. К тому времени как его удалось успокоить, а это оказалось возможным, только после его смерти, Эмма пострадала настолько сильно, что даже Ранк не знал, что с ней делать. Он дошел до того, что запирал её в клетке как дикого зверя, но она разгибала прутья. И только увидев меня становилась кроткой, как дитя, прижималась ко мне и тихо плакала. Конечно, я забрал ее к себе, я заботился о ней, я не мог её бросить. Если бы не эта Чума! Мои дни были сочтены, и я принял решение о последствиях которого жалею по сей день.

Он вздохнул, потянулся к чашке с остывшим чаем, сделал несколько больших глотков.

            - Я познакомился с Варварой. И хоть в то время всё у нас сложилось как-то само собой, но отношения наши всегда были натянутыми. Она так быстро забеременела, что уже через месяц моего с ней знакомства, я почувствовал себя намного лучше. Я был уверен, что это девочка. Идиот, я даже был рад! Но мне приходилось жить на два времени, на два дома, на две семьи. И хоть Эмма пришла в себя и даже стала вести себя адекватно, я просил Ранка не оставлять её одну. Но Ранк понял это по-своему. И то, что произошло в последний день её жизни на его совести, не на моей. Хотя, я понятия не имею что там на самом деле произошло. Когда он меня нашел, она уже умерла. Но, по его словам, это был обычный сеанс гипноза, такой же, как сотни других, что он с ней провел. Только в этот раз что-то пошло не так, совсем не так, неправильно. Вместо того, чтобы расслабиться, она вдруг снова стала буйной, а в его кабинете висела эта картина. Шишкин. Рожь. Она и сейчас у него висит, но тогда это был подлинник. Один из подлинников, он любил повторять, что Шишкин нарисовал их две. И эта картина как представляющая ценность висела не просто так на стене – она висела под бронированным стеклом. И Эмма пробила это стекло своим телом, и билась в него снова и снова, и снова. Она изрезалась и истекла кровью. Ранк не мог к ней подойти, потому что каждое его движение вызывало у неё новый приступ и новый удар в стекло. Он пытался её реанимировать, когда она уже затихла, но тщетно.

Он снова замолчал, и снова никто не проронил ни звука в ответ. Наверно, Шейн даже забыл, что находится здесь не один.

            - Говорят, безымянные души алисангов всю оставшуюся жизнь бродят в одиночестве в межпространственном тумане. Их не забирают керы, потому что не знают про них, их не забирают чужие боги, потому что они чужие. И я не знаю, что угнетало меня больше – то, что она целую вечность будет бродить там, разыскивая нашу несчастную малышку, или то, что я отдал её Ранку, всё еще любя, а он никогда не понимал насколько она ранима.

            Сказать было нечего, но сказать что-то было надо. Ева надеялась, что тягостное молчание нарушит Дэн, но он сидел с таким задумчивым лицом, что помощи от него ждать не приходилось. Еве, казалось, она одна в этом застывшем мире сейчас шевелилась, но ей еще предстояло общаться с этой девушкой, толи несчастной, толи сумасшедшей, и Ева волновалась. Молчание нарушил сам Шейн.

            - Я не понимаю, как она сумела вернуться? Как смогла попасть в тело этой старушки? – он обратился к Дэну, но встретился глазами с Евой.

            - Она провела в этом теле всю жизнь, Шейн! Я не знаю, почему она назвалась Сарой и почему Сарой её называл Франкин, но думаю эта Сара и твоя жена Эмма – одно и тоже лицо, - ответила Ева, - Возможно, после разговора с ней, мы узнаем больше. Но раз она просила, я готова с ней поговорить.

            - Я пойду с тобой, - сказал Шейн, оживляясь.

            - Только мы спросим, захочет ли она вас видеть, - откликнулся Дэн, вставая, и подавая Еве руку.

            - Да, да, конечно. Я понимаю, - сказал Шейн, тоже вставая.

            - Следите тут за мной, - сказала Ева Изабелле, удобно устраиваясь на диване, и отказалась от протянутой руки Дэна, - Я попробую сама.