— Не важно, — вздохнула Беата и улыбнулась.

— Рад, что тебе хватило скудоумия не отнимать у меня время своими скучными историями, тем более у меня столько дел, — обрадовался он, и, словно что-то только что вспомнив, вышел.

Агата только в недоумении развела руками.

Они дождались и повариху, и доктора, что она привела, и второго доктора, что привёл первый, и даже целого консилиума докторов, которые сновали туда-сюда, строя одну за другой нелепые догадки. И поняли одно: никогда ещё умершие алисанги не падали в обморок, тем более такой глубокий.

— А он заметно приуныл с той поры, как она слегла, — заметила Агата, сидя рядом с Беатой под Деревом, имея в виду горбуна.

— Как ты думаешь, он настоящий Парацельс? – задала встречный вопрос подруга.

— Мы же прочитали о нём всё, что смогли найти, — ответила Агата.

— Но это ни на шаг не приблизило нас к ответу, — констатировала факт Беата. — Он странный. И ведёт себя странно. И разговаривает странно. И он может быть кем угодно на самом деле.

— Да, даже самим великим Парацельсом, — улыбнулась Агата.

— Жаль, что он никого не пускает в свою комнату. И жаль, что Анна так и не пришла в себя до сих пор. Она, наверняка, знает о нём всё, — вздохнула Беата. — Зато я узнала, откуда знает её наша повариха!

— Правда? – удивилась Агата, — И откуда?

— Раньше она работала экономкой в доме её родителей. Ты видела её мать? – спросила Беата.

— Чью? Поварихину?

— Нет, мать Анны Гард? – ответила Беата. — Елизавету Витольдовну Гард-Ямполькую. Старая карга припералась проведать дочь пару дней назад.

— Неужели? – удивилась Агата.

— О, да! – вздохнула Беата. — И встретила на пороге Янину.

— Янину? – не поняла Агата.

— Да, нашу повариху зовут Янина. По крайней мере, она к ней обратилась именно так. Через губу, конечно, но довольно почтительно. Справилась о здоровье и на том расстались. Но повариха тоже держалась молодцом, словно эта Ямпольская была у неё на побегушках. И потом рассказывала в кухне, что Ямпольская эта собиралась выдать свою дочь насильно за какого-то графа, но та её ослушалась и вышла замуж по любви. И мать не разговаривала с ней до самой смерти. А умерла она при странных обстоятельствах. Потому и поместили её здесь в дурдом, что ничего она не помнила. О смерти ничего не помнила, а вот Янину вспомнила. И вообще она никогда не была похожа на свою мать.

— Да, она всегда была ко мне добра и внимательна, — подтвердила Агата.

— А ещё у неё остался сын, — сказала Беата тихо-тихо и первый раз не улыбнулась, — он был совсем маленьким, когда она умерла.

— Бедный мальчик, — посочувствовала Агата.

— Да, но он уже давно вырос. Ему двадцать четыре, как и моей дочери, — продолжала она, смотря в пол.

— Может, они даже знакомы, — не понимала Агата, что так удручает подругу.

— Нет, Гудрун, они не просто знакомы, они учились в одном классе, и они любят друг друга.

— Как? – совсем сбитая с толку, Агата не знала, что и спросить.

— Сильно, — вздохнула девушка. — И он чистокровный вен, как и его мать, как и его отец, который до сих пор безумно любит свою жену. И его отец под давлением этой невыносимой тёщи, мадам Ямпольской, никогда не даст согласие на брак с моей девочкой.

— Ему разве нужно их согласие, раз мальчик вен? Согласие родственников требуется только керам, – всё ещё тупила Агата.

— Гудрун, моя дочь кера. Кера! Никто в их семье не даст согласие на брак с керой! – переживала подруга. — Мало того, что мой отец пустил под откос мою жизнь, так теперь и счастье моей дочери под угрозой. Помнишь, в тот день, что ты рассказала мне про это Дерево, я плакала.

— Конечно, помню, — ответила подруга. — Врачи хотели взять твою кровь, чтобы спасти её жизнь.

— Да, она перерезала себе вены из-за него. Из-за сына Анны Гард. И в тот день его отец приходил в Замок и разговаривал со мной.

— Но её же спасли! О чём ты переживаешь? – пыталась докопаться до истины Гудрун.

— Ты не понимаешь! Двадцать с лишним лет я ничего не знала о своей семье, о своей малышке. Знала, что она жива-здорова, растёт, учится, похожа на меня. Но в то единственное свидание в год, что нам разрешено, моя мать никогда не сообщала мне большего. От неё я узнала пять лет назад, что отец мой умер, но я не нашла в себе силы к нему подойти. Ни разу. Наверно, мне так легче было жить, ничего не зная, ни о чём не беспокоясь, никого ни в чём не виня. Но в тот день всё изменилось. Я никогда не видела свою дочь, хотя мне сказали, что она работала в Замке и тоже готовилась стать монахиней. Но теперь хочу знать о ней всё. И я хочу поговорить с отцом. Позволь мне поговорить с отцом.

Она посмотрела на Агату умоляюще, словно от Агаты зависело всё её будущее и будущее её дочери и будущее всего.

— Но разве я могу тебе запретить или разрешить? – опять не понимала Агата.

— Я хочу поговорить с ним здесь, возле Дерева. Ведь никто, кроме нас с тобой и этого сумасшедшего Тео не слышит нас с помощью Лулу.

— Кира, я всего лишь открыла тебе тайну этого Дерева, но ты сама вправе решать, что тебе с этим делать. Возможно, это будет правильное решение, а, возможно, нет. Эти учёные — странные люди. И это Дерево слишком важно, чтобы им рисковать ради решения своих семейных проблем, — ответила Агата.

— Хорошо, — сказала Кира и встала. И по её грустному виду Агата поняла, что ей не понравился её ответ.

— Она не послушается тебя, — сказало Дерево Агате, когда Кира, опустив голову, ушла.

— Я знаю, — сказала Гудрун. — Если это может тебе повредить, я сделаю всё, чтобы её переубедить.

— Я не знаю этого, — ответило Дерево. — Ты не спрашивала меня перед тем, как открыть мою тайну.

— Мне казалось, ей можно доверять, — признала свою ошибку Гудрун.

— Пусть поговорит со своим отцом здесь. Мне кажется, это неплохая идея. А ещё нам нужны Чёрный и Серый Ангелы, — ответило Дерево.

— Лия, но где я их найду? – удивилась Гудрун.

— Заира – чёрный, а Вилла – серый, и ты встречаешь их каждый день, — сказало Дерево.

— Но зачем они тебе нужны? – удивилась Агата.

— Будет битва. Они должны быть готовы.

Глава 24. Эмэн

Никто не любил пустыню, кроме Эмэна, который был полноправным владельцем этой части Замка и территории за ней. Выжженная солнцем земля простиралась на сколько видел глаз. От других владений Замка её отгораживали безжизненно серые и смертельно острые скалы. У подножия этих скал расположились шатры, в которых Эмэн размещал своих воинов на время учений. А учения он проводил постоянно. За это и любил свою пустыню – она была лучшим из плацдармов, придуманных природой. И толи пустыня прививала ему с детства любовь к сражениям, толи он родился с этой страстью и его владения стали удачным ей дополнением, но Эмэн любил пустыню, и пустыня отвечала ему взаимностью.

С расположенного высоко над землёй балкона, на который вышла Таэл, шатры были такого же грязно-коричневого цвета как весь окружающий ландшафт и казались его частью. Людей не было видно, и Таэл, расстроилась. Ей надоело терпеть жару в обществе заумной сводной сестры, она надеялась развлечься, глядя на учебные поединки мускулистых подопечных брата. Но, увы! Сегодня тренировочные сборы были где-то в другом месте.

Обычно её брат или был вместе с вояками на плацу, или наблюдал за ними с балкона, который находился много ниже того, на котором сейчас стояла юная богиня. Отсюда открывался такой ошеломляющий вид, что его одного было достаточно, чтобы остыть. Холодный северный ветер, приносил прохладу и свежесть на эту сторону Замка. Таэл невольно поёжилась — впору было чем-нибудь укрыться, чтобы не простудиться. И вспомнив о простуде, которая, конечно, ей не грозила, Таэл вспомнила и о болезнях, про которые рассказала ей сестра.

Любовь – страшная для Богов болезнь, а она так опрометчиво обещала помочь справиться с ней девушке. Конечно, она не собиралась нарушать никаких запретов, вот ещё не хватало! Она просто узнает у Эмэна что нравится тому парню, Ратвису, по которому сохла темноглазая как серна Уна, даст ей несколько советов и будет считать свою миссию выполненной. Она услышала девушку, и она ей помогла. Чем смогла. И, если у девчонки ничего не получится – её проблемы: или поняла неправильно, или делала что-то не так. Какие к ней, Светлой Богине, претензии?