— Я знаю, кто мой отец. Я дочь древнегреческого Бога. На днях мне предстоит спасти этот мир. А ещё мой парень переспал с другой девушкой, и мы расстались, хотя он сделал мне предложение. Что ещё?  — распалялась она в отключенный телефон. — Ах, да! Тётя Зина умерла. Но ты её никогда не любила, впрочем, как и всех остальных своих родственников. Впрочем, как и отца своего бывшего мужа, который жив, и хранит память о своем погибшем сыне до сих пор.

Она со злостью бросила ненужный телефон на кровать, в гору сопливых салфеток, и хотела снова заплакать, но передумала. Злость исключала слёзы, а воспоминание о тёте Зине вдруг напомнили о кольце, которая пожилая женщина оставила Еве на память. Как она могла о нём забыть!

Ева достала из сумки незамысловатое кольцо в простым розовым камнем и решительно одела его на палец.

— Ай! – Ева с недоумением уставилась на расцарапанный палец. Попыталась снять кольцо, но с внутренней стороны камня оно втыкалось в кожу, словно иглой, и снять его оказалось непросто. Ева старалась пораниться как можно меньше, но в районе сустава всё же появилась новая царапина.

— Что за ерунда? – Ева уставилась на камень, который теперь казался густо-лиловым. С обратной стороны он действительно был острым, словно ювелир, ограняя его, неправильно рассчитал размеры и сделал его выступающим из оправы. Он втыкался в палец как канцелярская кнопка. «Им можно пользоваться как скарификатором, если вдруг понадобиться взять кровь на анализ» — подумала Ева.

Она рассматривала кольцо со всех сторон. По внутреннему ободку шла какая-то надпись. По наружному тоже была надпись, но буквы настолько стёрлись, что невозможно было ничего разобрать. Интересно, как носила его бедная старушка? Да и носила ли?

 Ева поставила подозрительное кольцо на журнальный столик вертикально, камнем вниз с сомнением посмотрела на него изнутри. А потом решительно вдавила в торчащее из него остриё палец. Из проткнутого пальца прямо по прозрачным граням в оправу кольца потекла Евина кровь. «Надеюсь, наполнить этот резервуар крови мне ещё хватит?» — невесело подумала Ева, морщась от боли. Всё же подушечки пальцев – не лучшее место, что брать кровь, слишком чувствительно.

Оказалось, места в оправе было всего на пару капель, и Ева с удовольствием освободила палец. Хотела по старой привычке засунуть его в рот, но кровь ещё текла, и ей пришлось встать и замотать палец салфеткой. Может не мешало бы продезинфицировать ранку, но мысль об этом напомнила ей про Дэна, и мучительно поморщившись уже от душевной боли, Ева удовлетворилась бумажным платком.

Ей казалось, она потратила не больше нескольких секунд на всё это, но, когда она вернулась, камень изменил цвет, и никаких следов крови на кольце, словно она вся впиталась в минерал. Ева слышала про хищные растения, но про хищные булыжники в несколько карат ей слышать не приходилось. Ева подняла кольцо к глазам, камень стал кроваво-красным. Не сказать, что она удивилась. Со знанием дела она снова нацепила кольцо на средний палец руки, камнем к тыльной стороне ладони. И в тот момент, когда его хищное жало снова воткнулось в кожу, Ева будто погрузилась в сон.

Она видела себя, Дэна, Романа. Видела открытый гроб с телом тёти Зины на кладбище. Видела рабочих с той стороны могилы, и старушку – Ева не помнила, как её зовут – которая что-то шептала над гробом, прощаясь. И тот, чьими глазами она сейчас всё это видела, тоже пошёл к гробу, и наклонился, поправляя на тёте Зине саван. А вот и худая морщинистая рука со знакомым кольцом, и камень, мерцающий на раскрытой ладони скорее голубым, чем розовым цветом. Но вот рука с силой сжимается в кулак, чуть дрогнув в том момент, когда острый камень вонзается в плоть, и Ева видит, что другой рукой старушка опускает в гроб какой-то предмет. Рука снова поправляет саван, гладит усопшую на прощанье по ледяной руке и начинает отходить от гроба. Старушка отходит, уступая место следующим прощающимся.

Ева очнулась. Оказалось, она даже не закрывала глаза. Так и грезила наяву. Она разжала кулак – камень снова был голубым, таким, каким она видела его только что на руке у бабки. Наверно, Кэкэчэн призвала её именно для того, чтобы передать кольцо. Но почему ничего не сказала? Почему просила переждать сорок дней? А если бы Ева никогда не догадалась, что кольцо с секретом? И что она положила в гроб? На последний вопрос у Евы был ответ. Конечно, то за чем охотится Франкин – таинственное ожерелье, Неразлучники. Наверно, старушка, боялась, что умрёт раньше, чем сможет с ними поговорить, хотя она ведь им и так ничего не сказала. Она спрятала этот предмет и дала Еве ключ.

Ева снова залезла под одеяло. И что теперь ей делать с этой нечаянно раскрытой ей тайной? И мысли о Дэне, которого она никак не хотела терять, о Дэне, разбившем ей сердце, затопили новой волной горя её разум и новым потоком слёз её подушку.

Совершенно обессилев от слёз, она забылась коротким тревожным сном. Но ощущения бесприютного одиночества не покидало её даже во сне. Ей снился мрачный каменный лабиринт, по которому она бродила в полном отчаянии, брошенная любимым, оставленная друзьями, покинутая людьми. Она была там одна, и точно знала, что помощи ей ждать неоткуда. Помощь не придёт. Она шла по бесконечному коридору, то замедляя шаг, то внезапно переходя на бег, и поворот сменялся поворотом, и все они были одинаковыми — поверни хоть направо, хоть налево. Она понимала, все лабиринты бесконечные, потому что в них блуждают по кругу, и можно блуждать в них вечно. Но она не была бесплотной тенью, она была живая, и чувствовала, что нет, вечность – это не про неё. Её уже мучила жажда, вот стоило только подумать про воду и сразу захотелось пить. И ей казалось, что горло её уже так пересохло, что она не может даже сглотнуть – сухие стенки гортани царапались друг о друга. Она сделала ещё одну мучительную попытку глотнуть… и проснулась.

Кое-как дотянувшись до графина, трясущимися руками она налила себе воды, но сделала всего несколько небольших глотков, пить расхотелось. Всё это было у неё в голове, а точнее, у неё во сне.

Солнце садилось, и сердце снова заныло от боли. Скоро вечер – но он не придёт. Не вернётся с работы, не поцелует её своими мягкими губами, не зароется в волосы, крепко прижимая её к себе. Он будет пахнуть больницей и капустой, мылом и кожаной курткой, но никогда больше не обнимет её. Она видела его смеющееся глаза, полоску щетины по краю подбородка, которую он уже два раза сбривал и два раза снова отращивал, падающую на лоб чёлку и ей захотелось повеситься. Нет, налить в ванну тёплую воду, и тоже перерезать себе вены. И пусть эта кровь вытечет из неё вся, до последней капли, под призрачное виденье его смеющихся глаз.

Эта боль была настолько невыносимой, что она уже не заплакала, а просто завыла, кусая край одеяла. Она не могла ни о чём больше думать. Она знала, что он не придёт, и ничего не хотела сейчас сильнее, чем увидеть его, ну, или умереть.

Она рванулась с кровати, распахнув балконную дверь, и как была босиком побежала по снегу до бетонного парапета, ограждавшего крышу. Как хорошо, что она живёт на последнем этаже. Она читала – если лететь долго, то потеряешь сознание ещё до того, как встретишься с землёй. Она ухватилась руками за железную решётку, что была установлена по всему периметру – кажется, мама мечтала пустить по ней вьющиеся растения.

Железо было таким холодным, что обожгло руку – Ева отдёрнула её, и прижала к себе, чтобы согреть. Странно, но ей было жалко руку. Она посмотрела на снег под босыми ногами, и ей захотелось обуться. Придирчиво оглядывая свою мятую пижаму, она выговаривала себе за то, что собиралась умереть в таком неприличном виде. И только когда она уже закрыла балкон, аккуратно задёрнула шторы и повернулась лицом в комнату, она поняла причину столь разительной перемены своего настроения – её тело так и осталось лежать там на кровати, среди сопливых платков.

И кто-то другой, а не она, подойдя ближе и придирчиво разглядывая своё опухшее от плача лицо, сказал: — Слабачка! И это был не Баз, но вспомнив язвительного Бога, поселившегося у неё в голове, она громко сказала: — Баз! Бази!! Базель!!!